Большая Липовица: лыжное паломничество к круглой иконе

Эта лыжная поездка по праву может зваться самой серой в сезоне. Настолько серой, что в некоторые моменты у меня действительно начинали возникать сомнения на счет состояния моих колбочек. Спасал только взгляд вниз, на бегущие передо мной темно-синие лыжи. Цель поездки состояла в посещении храма с. Большая Липовица и, если получится, встрече с отцом Максимом. Вы, вероятно, спросите, зачем мне это нужно и почему именно Большая Липовица? Об этом чуть ниже, а сначала…

Тамбов — Большая Липовица: краткая выжимка

Начинаем, как обычно, с карты покатушек. На этот раз нас интересует серая линия.

Протяженность маршрута — около 22 км, продолжительность лыжной части — 5,5 ч.

Заброска — в точке 6 (Покрово-Пригородное), до которой пришлось доехать на такси.

21, 22 — остановки на отдых

Конец лыжного пути — точка 20
(с. Большая Липовица).

Возвращение домой — на автобусе.

Что я искал в Большой Липовице?

В общем-то, первый из аргументов в пользу этого направления звучал как “А почему бы и нет?”. Но с селом также связана большая часть истории нашего семейства: мой прапрадед был в свое время священником в сельском храме. Все мои родственники в разное время туда ездили, пытались найти могилы предков, беседовали с нынешним батюшкой — отцом Максимом.

Ну, и есть еще одна интересная история. Когда-то, в начале ХХ века, когда шла тотальная борьба с религией, все иконы из церкви были погружены на телегу и отправлены куда-то, якобы, в хлебопекарню, для использования в качестве дров. Так вот, в процессе движения одна икона круглой формы, упала с телеги, и поднимать ее не стали. А подобрал икону мальчишка и отнес домой. Размер ее подошел идеально для использования в качестве крышки для бочки, где заквашивалась капуста. Так, на протяжении 50-70 лет икона успешно служила в этом качестве, пока во второй половине ХХ века не была передана церкви. Вполне возможно, ее в свое время держал в руках мой прапрадед.

В общем, история с иконой выглядела достаточно удивительно, чтобы предопределить направление поездки и придать ей статус паломнической.

Путь через серость

Я специально не обрабатывал приведенные фотографии. В принципе, применив автоуровни и повысив резкость, их можно сделать более нарядными, по крайнйей мере, выведя снег в белый, но суть в том, что мир вокруг выглядел именно как на этих фото: серым, размытым, малоконтрастным.

Итак, наступило 4 марта. Все как обычно. Такси было вызвано в 12-м часу. 90 рублей денег, и в 12:22 я уже углублялся в поля за Покрово-Пригородным. Внутри поначалу ворочался некоторый дискомфорт: с момента последней покатушки прошло уже 3 дня, и что там со снегом — кто знает? Но я погружаюсь в серо-белое пространство поля, и от сердца отлегает: снега еще хоть отбавляй.

И вот я удаляюсь все дальше от домиков села и построек животноводческого хозяйства, а меня поглощает мир, напрочь лишенный цветов.

Мрачное, беспроглядно-серое небо накрывает бескрайнее светло-серое снежное поле, испещренное темно-коричневыми, почти черными крапинками и целыми пятнами сухой травы. Вдали — ровная черная линия аэродромных лесопосадок.

В этот раз забираю гораздо ближе к трассе, чем в прошлые. Продираюсь через частокол легко ломающихся останков подсолнечных стеблей, преодолеваю пару оврагов.

Впереди — ровная полоса Татарского вала.

Сворачиваю вдоль него на юг и вскоре оказываюсь в месте пересечения вала с дорогой, где возвышается памятный камень и две таблички разных времен, извещающих о том, что мы имеем дело не просто с земляной насыпью, а с историческим памятником. Одна из табличек — неправдоподобно цветная.

Вот и трасса. Движение сильное, но под дорожным полотном проходит замечательная бетонная труба, через которую я перебираюсь на ту сторону.

Передо мной продолжение вала. Я сначала взбираюсь на него и проезжаю пару сотен метров по заглаженному насту. Все это против жестокого, вымораживающего встречного ветра.

Было не холодно, не ниже -5, но лицо я вскоре чувствовать перестал и уже всерьез рассматривал мысль слазить в рюкзак за балаклавой. Потом спустился вниз и поехал вдоль рва, что перед валом. Здесь оказалось гораздо лучше: ветер пролетал где-то над моей головой.

Серое небо, белый, но все равно серый вал по левую руку. Справа — заснеженные домики и сельхоз техника, ждущая своего часа.

Ой, машина. Неспроста она здесь, ой неспроста. И лобовое стекло закрыто, словно от солнца. И движения внутри какие-то характерные, и даже чьи-то ноги видно.

Я делаю вид, что ничего не видел и удаляюсь. В принципе-то, граждане выбрали неплохое место для уединения. Уверен на 99%, что кроме меня ни одно живое существо не прошло мимо. Ну, а от сумасшедшего лыжника нигде нельзя быть застрахованным…

Машина остается далеко позади, а я чувствую, что настает время первого отдыха. Останавливаюсь в ложбинке перед валом и совершаю 15-минутный перекус.

Снова в путь. То классикой, то коньковым, то снова классикой.

Лыжи мерно отсчитывают метры пути, серо-белая малоконтрастная картина вокруг почти не меняется, только видно ползущие по далекой трассе крохотные машинки.

Мыслей в голове почти нет, они как-то растекаются по этому полю, а в голове крутится мотив. И я машинально насвистываю “Светит незнакомая звезда…” Хорошая песня, соответствующая обстановке и настроению.

Надежда… Я движусь через эти снега в надежде на приют и, возможно, чай с незнакомым мне отцом Максимом. Неужели ради этого? Или, все-таки, нет? Или я просто иду, чтобы идти, чтобы впитывать взглядом этот бесконечный снег, чтобы прорезать его то ёлочками, то параллельными прямыми моих следов? В общем-то, это не важно. И я иду.

Трасса стала заметно ближе, теперь можно слышать звук отдельных фур и легковушек, по ней ползущих. Ползущих… это отсюда они ползущие, а на самом-то деле, редко какая из них едет медленнее сотни.

Впереди у трассы виден домик. Видимо, на выезде из населенного пункта, обозначенного на карте как “Отрог”. Беру курс на него.

Домик называется “кафе Караван”. Ах, как мило смотрятся эти пальмочки в этой обстановке!

Снимаю лыжи, пересекаю трассу, овраг и снова оказываюсь в поле. Поле перепахано, а снег с него порядком съело солнцем и сдуло ветром, так что дорогу между черными замерзшими комьями и целыми их бороздами приходится выбирать.

Местность понижается, снег становится более сплошным, но впереди его что-то вообще нет. Я лечу под горку, периодически поднимая то одну ногу, то другую, чтобы пропустить очередной слишком выступающий пук жухлой травы. Вот вокруг уже сплошная трава, а я еду по истончающейся белой колее еще не стаявшего снега, плотно утоптанного колесами.

Да, сложно представить себе более идиотское положение, чем положение лыжника, вылетающего со снега на траву. Но колея прерывается ненадолго, совершаю несколько прыжков до продолжения спасительной белой дорожки, и лыжи снова скользят. Съезжаю с ветерком в какие-то дачки. Видимо, Борщевка.

А вот и р. Большая Липовица — вскрыта полностью, так что пересечь ее вариантов нет, только вдоль нее на юг.

Но в Борщевке, оказываетя, есть мост, по которому я, спешившись, перебираюсь на тот берег, и через 100 метров снова становлюсь на лыжи.

Мелкий снежок усиливается, все вокруг уже припорошено, и где бы я теперь ни ехал — это всегда целина. Домики Борщевки остаются далеко по левую руку, а я двигаюсь, периодически поглядывая на компас. Ошибиться сложно — мне на юг.

Забираю правее, чтобы ехать не совсем по полю, а хотя бы вдоль посадок. Ветер все также в лицо. Мир все также черно-бел. Сколько еще ехать? Наверное, недолго, но мокрые ноги просят отдыха и, желательно, тепла.

Собственно, при таком ветре на такой открытой местности отдых был бы совершенно невозможен, не реши я развести костер, благо, посадки изобиловали подходящим сушняком.

Костер разгорался быстро. Разгорался и прогорал. Пламя гудело, как в горне, раздуваемое сумасшедшим ветром, и жадно, с ревом сжирало подкладываемые дрова. От костра расходился жесткий жар: чуть ближе — сгоришь, чуть дальше — уже замерзнешь.

Быстро пропалив полусинтетические верхние носки и слегка поджарив шерстяные нижние, я разулся, развесил их на импровизированной сушилке, сделанной из лыж и палок, а босые ноги начал подносить к костру. Подносить, и относить, потому что жглось. Но даже так… сколько же наслаждения нес этот неровный поток тепла!

Попиваю чай с шоколадкой, не переставая вертеться перед пылающим горном костра. А вокруг моего маленького кусочка тепла продолжает свирепствовать пронизывающий ветер с мелкой снежной крупой.

Собранные дрова прогорают, я обуваюсь, еще несколько минут сижу, ловя ладонями последние лучи тепла от покрывающейся золой кучки углей.

И снова путь на юг. Держусь рядом с посадками, просто потому, что хочется иметь какую-то привязку на этом белом полотне. Но посадки кончаются, и вскоре я оказываюсь нигде. “Нигде” — это одно из полей, раскинувшееся в небольшой впадине, из-за чего поднимающийся горизонт заслоняет весь мир.

Иду, периодически сверяясь с компасом, и сама собой поется битловская песенка:

“He’s a real nowhere Man,
Sitting in his Nowhere Land
Making up his nowhere plans
For nobody”

Да уж, тут действительно начинаешь чувствовать себя тем самым персонажем.

Но над горизонтом возникает какая-то неоднородность, а зум фотоаппарата показывает, что это ни что иное, как Собор Троицы Живоначальной в Большой Липовице.

Надо же! Оказывается, я устроил привал совсем рядом с целью своего путешествия. Поворачиваю на 90 градусов и еду прямо на церковную маковку.

Из серости медленно выплывают крайние домики и хозяйственные постройки села. Ну, вот и конец лыжного пути, я снимаю лыжи и иду по улице. Вот кладбище, а от него дорога к церкви мне известна.

Прохожу мимо Жириновского, призывающего власть к ответу.

А вот храм закрыт. На калитке висит символический замочек. Чудесно. В этом месте должен был прозвучать звук останавливаемой грампластинки.

Стучусь в крайний от церкви дом. Открывает полная женщина и говорит, что отец Максим живет вон в том доме, но туда можно не стучаться, потому что он уехал в город.

В голове проносится план действий, мой предположительный путь ложится на вообажаемую карту. Так, значит мне отсюда до Бокино и конечной остановки 23 автобуса примерно 17 километров. Сейчас около 6 вечера, значит там я буду, в лучшем случае, в 9, когда автобус уже вряд ли ходит. Впрочем, ладно, добраться-то я доберусь, нужно только пополнить запасы чая.

В гостях у доброй тетеньки

— А Вы не могли бы налить мне кипяточку? — Спрашиваю я хозяйку.

Она может. Сначала надолго исчезает за дверью, но с кипяточком что-то не ладится, поэтому она выходит и предлагает мне посидеть в тепле, пока закипает чайник. О, как кстати оказывается ее предложение!

В холодных сенцах на столе разложены огромные шматы копченого сала: хозяева занимаются свиноводством.

В доме присаживаюсь на кресло возле двери и мной начинает овладевать дремотное домашнее тепло. То самое, из которого заставить себя выйти в серый холод будет особенно сложно. Пока поспевает чайник, хозяйка бегает мимо туда-сюда по разным делам, иногда перебрасывается со мной фразами. Узнав, что я раньше работал в энергосбытовой компании, изложила мне историю, как ее однажды пытались оштрафовать на 250 тысяч за лампочку в сарае.

Сидя в кресле, постепенно понимаю, что Вселенная не зря направила меня в этот дом. Во-первых, спина у меня болит все сильнее. Причем, она, вроде, побаливала еще когда я ехал сюда от последнего привала, но вот теперь боль в пояснице стала прямо-таки очень заметной.

Во-вторых, я узнаю у хозяйки, что последний автобус на Тамбов идет от церкви в аккурат через полчаса. И это прекрасно, потому что светлого времени у меня оставалось на тот момент всего-ничего.

Возвращение

Полчаса пережидаю у доброй женщины и выхожу на остановку.

Да, действительно, автобус. Залезаю в раздолбанный ПАЗик с невероятно замызганными стеклами, устраиваюсь поудобнее, устраиваю лыжи с палками и впадаю в оцепенение. Автобус сначала идет в Серебряки, где разворачивается, снова пересекает всю Большую Липовицу и выезжает на трассу.

Уже в темноте высаживаюсь в двух кварталах от своего дома. Не спеша иду. Иду придерживая свободной рукой поясницу.

Вот только здесь я во всей полноте понимаю, насколько же кстати мне оказался тот автобус! Не просто “кстати”, он был моим спасением! Дорога своим ходом с такими болями оказалась бы серьезным испытанием и вряд ли принесла бы пользу здоровью.

К слову, болела у меня поясница после этого еще в районе недели. Причина заболевания — яснее ясного. Ведь когда я сидел в посадках, подставляя ноги и руки живительному теплу, спина моя ловила под задравшуюся кофту потоки пронизывающего ветра.

Вывод

После этого инцидента я дополнил свой лыжный костюм еще одним важнейшим элементом — широким теплым шарфом, обмотанным вокруг живота и поясницы и застегнутым на пару булавок. Такой шарф почти не добавляет жары, когда не холодно, но очень хорошо защищает от продувания слабое место: ведь при интенсивном движении на лыжах кофта постоянно норовит задраться, а штаны — сползти, и подтяжки от этого спасают лишь частично.